1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46

«Роман мой основан, — писал сам Пушкин цензору, — на предании, некогда слышанном мною, будто бы один из офицеров, изменивших своему долгу и перешедших в шайки пугачевские, был помилован императрицей по просьбе престарелого отца, кинувшегося ей в ноги» (XVI, 177). Пушкин имел в виду эпизод со Шванвичем, который в свое время в ссоре с будущим фаворитом Екатерины Алексеем Орловым разрубил ему щеку, но все же сумел воспользоваться затем его покровительством. Сын этого Шванвича и был выбран Пушкиным в герои романа. В особых заметках о нем, сохранившихся в бумагах Пушкина, отмечено, что молодой Шванвич служил Пугачеву «со всеусердием». Г. А. Орлов выпросил у государыни смягчение приговора.

«История Пугачевского бунта» с дарственной надписью Пушкина А. И. Куницыну.

Выбор в герои романа молодого Шванвича не случаен. Пушкина интересовал момент перехода дворянина к Пугачеву. Здесь приоткрывалась возможность изображения и психологии подобного героя и самого Пугачева с его сподвижниками.

Приступив к изучению материалов для «Истории Пугачева», Пушкин, кроме устных преданий, нашел ряд более подробных сведений об историческом Шванвиче (или Швановиче), перешедшем в ряды Пугачева. Как записал Пушкин, «немецкие указы Пугачева писаны были рукою Шванвича» (IX, 2, 498).

В ряду многих перешедших к Пугачеву дворян Шванвич интересовал Пушкина как образ дворянина-аристократа («Шванвич один был из хороших дворян»). Не имея, однако, возможности прямо сделать героем романа дворянина-пугачевца, Пушкин начал отходить от исторических материалов этого рода: заменил Шванвича действительно существовавшим Башариным, случайно помилованным Пугачевым (см. в главе четвертой «Истории Пугачева»). Башарин (в планах романа) во время метели спасал искалеченного пугачевца-башкира. Тот, в свою очередь, позднее ответил услугой за услугу, головою поручившись за пленного Башарина перед Пугачевым. Только позже на месте башкира Пушкин решился поставить самого Пугачева, лично платящего герою услугой за услугу (спасение жизни за заячий тулупчик). Далее Башарин был заменен Валуевым и еще позже как бы раздвоился на Гринева и Швабрина. Смысл этого «раздвоения» заключался в том, что благодаря ему Пушкин стушевал опасный, с точки зрения цензуры, переход дворянина «во стан Пугачева». Гринев давался как образ «невольного» изменника, только вследствие ряда романических «случайностей» попадающего к Пугачеву в качестве «гостя».

В первоначальной редакции одиннадцатой главы Гринев, отчаявшись в помощи Маше Мироновой со стороны правительственного лагеря, ехал за заступничеством в гости к Пугачеву. Лишь потом, приспосабливая главу к цензурным возможностям, Пушкин сделал из Гринева не «гостя», ищущего в лагере Пугачева справедливости и «управы», а «пленника». Швабрин же давался как образ сознательного изменника-«злодея», без которого не мог быть показан и Гринев. Из-за этого Пушкину пришлось, с одной стороны, лишить своего Гринева какой бы то ни было идеологической солидарности с Пугачевым, ограничив их отношения взаимными «симпатиями». С другой стороны, изображение Швабрина поневоле было обречено на некоторый схематизм и неясность.

Момент «заступления» Орлова за Шванвича заменился в планах заступничеством отца героя, а затем, в самом романе, — предстательством за Гринева перед Екатериной вымышленной «девицы Мироновой».

Первоначально Пушкин в особом предисловии хотел дать весь роман как «искреннюю исповедь» Гринева своему внуку о «заблуждениях» молодости.

В тоне семейной хроники XVIII века, якобы только издаваемой Пушкиным, и были осуществлены первые главы романа. Однако в следующих главах роман переходит в широкую историко-социальную эпическую картину.

Давая картину безвестной «фортеции», Пушкин с особым вниманием остановился на ее скромных обитателях, простых русских людях — Мироновых. Реалистически рисуя по историческим материалам их простой быт, он вместе с тем впервые показал, что эти «маленькие люди» способны на удивительный героизм и стойкость в моменты реальной опасности: способны без всякой аффектации пожертвовать своей жизнью в соответствии с представлениями о долге.

Изображение этого героизма простых людей, подмеченного Пушкиным в живой жизни и впервые с такой яркостью введенного в роман, впоследствии было продолжено Л. Толстым в его портретах русских незаметных героев («Война и мир»).

Традиционный персонаж верного слуги в образе Савельича наделен весьма живыми и положительными чертами. Однако в романе чувствуется некоторое любование этим крепостным слугой, который оказывается враждебно настроенным к Пугачеву и рабски преданным своему хозяину.

Особо трудной в условиях николаевской цензуры была для Пушкина проблема изображения исторических персонажей его исторического романа — Пугачева и пугачевцев, Екатерины. Отношение поэта к Екатерине нам хорошо известно по его бичующим характеристикам 1822 года и позднейшим (Дневник). Понятно, что в романе она могла быть показана лишь как великодушная государыня.

Еще сложнее обстояло дело с введением в роман пугачевцев и, особенно, самого Пугачева. Говоря об «ужасных», с точки зрения Пушкина, сторонах пугачевского движения, отрицательными чертами рисуя образ сподвижника Пугачева — Белобородова, Пушкин тем не менее резко порвал в «Капитанской дочке» с официозной традицией изображения самого Пугачева в виде злодея. В своем романе Пушкин дал черты реального Пугачева такими, какими он нашел их в изучении эпохи, в своих опросах оренбургских стариков, еще лично знавших вождя крестьянского восстания.

В образе Пугачева, который неизменно именовался официозной историографией «злодеем», Пушкин с неслыханной для его времени смелостью настойчиво выдвигает на первый план черты привлекательные и трогающие (эпизод с заячьим тулупчиком, сострадание к Маше Мироновой, своеобразное благородство в отношении к Гриневу), подчеркивает природный ум, героический характер Пугачева, способность к «дикому вдохновению». Пушкин поэтизирует его народные черты, его образный язык, его сказку и влагает ему в уста слова, звучащие вызовом дворянству: «Я не такой еще кровопийца, как говорит обо мне ваша братья». В результате Гринева влечет к Пугачеву «сильное сочувствие».

Невозможность высказать в романе до конца собственное истинное отношение к русскому крестьянскому движению вообще, в частности к «пугачевщине», видна и из того, что Пушкин даже вынужден был вовсе убрать из печатного текста целую главу, посвященную крестьянскому восстанию в поместье Гриневых и смерти бунтаря Ваньки на виселице вместе с чувашем и заводским крестьянином («Пропущенная глава»). Первоначально глава эта завершалась концовкой со словами Гринева: «Не приведи бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка — полушка, да и своя шейка — копейка» (VIII, 1, 383—384). Перенося из «Пропущенной главы» в печатный текст тринадцатой главы романа первую фразу формулы (о «русском бунте»), Пушкин выбросил ее конец (о «тех, которые замышляют»).

Само собой разумеется, что Пушкин (как известно из его других высказываний) никогда не ставил знака равенства между стихийностью крестьянского бунта и организованным революционным движением. Несомненно, однако, и то, что в приведенных выше словах о «русском бунте» сказалась и субъективная классовая позиция Пушкина, те черты дворянской идеологии, которые были свойственны его мировоззрению.

По значительности поставленных вопросов, по новизне и глубине их художественного разрешения «Капитанская дочка» занимает в русской и мировой литературе совершенно исключительное место. В «Капитанской дочке» Пушкин дал образец национального исторического романа со стройной композицией, живым повествованием и богатством образов, окрашенных то трагическими размышлениями, то мягким юмором. Он завершил в нем, наперекор цензурным условиям, свои прежние попытки изображения народа и крестьянского бунта и создал большое художественное полотно.

Работая над образами народных героев, Пушкин обратился и к материалам из эпохи греческого восстания, создав «Кирджали» — своеобразный новый жанр лапидарного по языку исторического очерка, овеянного национально-романтической героикой.

«Кирджали» — характерная для Пушкина 30-х годов попытка изобразить героя, образ которого бережно хранится в красочных народных преданиях. «Булгар» Кирджали, полулегендарная фигура протестанта против турецкого гнета, воссоздан на конкретно-историческом материале. На фоне сатирических зарисовок «начальства» удалец Кирджали дан Пушкиным в тонах нескрываемого сочувствия и симпатии, как бы предвосхищающих истинное отношение Пушкина к образу Пугачева. Наконец, с проблемой крестьянских восстаний связана неоконченная историко-социальная драма Пушкина, условно именуемая «Сценами из рыцарских времен». Здесь, хотя Пушкин обратился к отдаленной эпохе (XIV век) и западноевропейскому материалу, воплощена все та же интересовавшая Пушкина тема столкновения феодалов с крестьянством. Пушкин писал эту драму в августе 1835 года, в период, когда он еще работал над «Капитанской дочкой». Здесь, как и в «Борисе Годунове», не было так называемых «аллюзий», т. е. иносказательных применений к русской действительности, но сама проблема была животрепещущей. Не случайно при печатании этих «сцен» (впервые — посмертно, в 1837 году в V томе «Современника») цензор отметил, что «вражда рыцарей и вассалов их может быть принята в смысле более общем и применена к другим позднейшим временам».

Содержанием «Сцен из рыцарских времен» является столкновение разных миров, разных мировоззрений, разных исторических формаций.

На историческом фоне показана трагедия выходца из мещанства, униженного конюшего, стремящегося выбиться в люди. Образ Франца привлекателен — в нем дано сочетание бунтаря и поэта. Жизнь ставит Франца во главе восставших против рыцарей. Романическая нить драмы отражает на себе историческую ситуацию.

В нарочито сдержанной, суховатой манере Пушкин дает зарисовки тупых рыцарей, намеренно не останавливаясь на индивидуализации образов. Они все одинаковы. Для каждого из них восставшие — «подлый народ», «подлые твари», «собаки» (в черновиках: «зайцы», «черные люди»). Вассалы и «косари» также даны как масса, для которой рыцари — исконные враги, эксплоататоры, «кровопийцы», «разбойники», «гордецы поганые».

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46