1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46

Конспектируя Голикова, Пушкин вставлял многочисленные собственные замечания и проводил собственную тенденцию в подборе и истолковании фактов. Прежде всего он нарушал официальную парадность образа Петра, выделяя в нем житейские, прозаические черты: «Петр с... немногими потешными убежал в Троицкий монастырь. Гордон говорит: без штанов»; «Лефорта оставил он в Амстердаме и, расставаясь с ним, плакал (вероятно, будучи пьян)», и пр. Вместе с тем он подчеркивает простоту Петра, его отвращение к раболепию. Он выписывает из Голикова: «Когда народ встречался с царем, то по древнему обычаю падал перед ним на колена. Петр Великий в Петербурге, коего грязные и болотистые улицы не были вымощены, запретил коленопреклонение, а как народ его не слушался, то Петр Великий запретил уже сие под жестоким наказанием, дабы, пишет Штелин, народ ради его не марался в грязи» (Пушкин, X, 21, 39, 69).

В данном эпизоде Пушкина заинтересовало, очевидно, противоречивое сочетание деспотических привычек и своеобразной борьбы с результатами деспотизма: Петр в принудительном порядке заставляет подданных не унижать свое человеческое достоинство. В том же духе и другие выписки, в которых рассказываются, например, следующие эпизоды. Петр был недоволен, получив от Апраксина «слишком учтивое письмо», и ответил, что он сомневается, к нему ли оно писано: «ибо оно с зельными чинами, чего-де я не люблю». Он запретил ему слово «величество». Когда в Петербург прибыл первый корабль, «обрадованный Петр велел отвести шкиперу и матросам постой в доме Меншикова; они обедали за его столом, и Петр сидел с ними... Петр всегда посещал корабельщиков на их судах. Они угощали его водкой, сыром и сухарями. Он обходился с ними дружески. Они являлись при его дворе, угощаемы были за его столом» и пр. (X, 70). Все эти подробности служили не только для научно-исторических, но и для художественных целей, — они должны были придать образу Петра реалистическую живость.

Сочинение Голикова носило официально-панегирический характер. Пушкин в своем конспекте стремился к объективному, всестороннему освещению эпохи. Суммируя факты, рисующие колоссальную преобразовательную энергию Петра, широту его планов и самоотверженную преданность интересам государства, он не упускал в то же время случая указать на то, какой ценой досталось все это народу и к каким «варварским» средствам прибегал Петр. Он говорит о «новых разорительных податях», о «жестокости и невежестве судей», о мерах Петра, «разорительных для торговли», и т. д. Некоторые указы Петра характеризуются им как «варварские», «тиранские», «жестокие»: «и... запрещает бедным просить милостыню. — (См. о том указ жестокий, как обыкновенно)»; «... дворяне не явились на смотр. Он 11 января издал указ, превосходящий варварством все прежние»; «Указ: предоставляется на волю помещиков строить новые усадьбы для солдат или разместить их по избам. Но и тут закорючки своевольства и варварства» и пр.

Свой взгляд на Петра Пушкин формулировал таким образом: «Достойна удивления: разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плоды ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости, вторые нередко жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом. Первые были для вечности или, по крайней мере, для будущего, — вторые вырвались у нетерпеливого, самовластного помещика». Пушкин предвидел невозможность, открытого изложения подобной точки зрения. Это видно из замечания, которым он сопроводил свою формулировку: «Это внести в Историю Петра, обдумав» (X, 256). План Пушкина был обширен. Он предполагал дать не только характеристику Петра, но и картину всей России той эпохи, очертив достаточно полно при этом и положение народа. Это обнаруживается в наброске введения, где мы находим следующие пункты, касающиеся положения народа в допетровское время: «Народ taillable a merci et misericorde. Правосудие отдаленное, в руках дьяков. Подати многосложные и неопределенные... Пошлины и таможни внутренние: a) притеснения, b) воровство... Законы, более обычаи, нежели законы — неопределены, судьи безграмотные. Дьяки плуты... Нравы дикие, свирепые...» (X, 290—291). Эти пункты свидетельствуют также, что труд Пушкина должен был явиться не только историей государственной деятельности Петра, но и характеристикой положения народа в этот период.

13

Для Пушкина в 30-е годы было ясно, что без решения вопроса о народе не может быть осуществлено политическое переустройство государства. Еще в 1822 году он писал: «политическая наша свобода неразлучна с освобождением крестиян» (XI, 15). В 30-е годы эта проблема возникла перед Пушкиным с особенной остротой в связи с ростом крестьянских волнений (холерные бунты 1830 года, восстания в военных поселениях Новгородской губернии и т. д.). Не будучи, в силу классовых особенностей своего мировоззрения, сторонником крестьянской революционности, Пушкин, как мыслитель и художник, стремился раскрыть корни крестьянских движений и их характерные особенности. Сама постановка этой темы Пушкиным, который, хотя и не принимая методов крестьянской расправы с помещиками, сочувствовал угнетенному народу, — приобрела, в условиях николаевского режима, выдающееся общественное значение. Проблема крестьянских восстаний является содержанием «Истории Пугачева», она отражена в «Капитанской дочке». Но первым произведением, где эта проблема была затронута, явился «Дубровский».

В этом романе тема борьбы крестьян с помещиками имеет хотя и подчиненное, но принципиальное значение (роман начат в октябре 1832 года, работа над ним была прервана в феврале 1833 года; остался незаконченным). В смысле выбора эпохи роман не может быть назван историческим: время действия его современно Пушкину, в центре его не находятся ни определенные исторические события, ни конкретные исторические лица. В центре его внимания — русский поместно-дворянский быт. Именно в «Дубровском» Пушкин художественно воплотил свои воззрения на два исторически сложившихся слоя русского дворянства: старое, дошедшее до полного обнищания («голый дворянин» — старик Дубровский), и новое, возникшее из «ваксивших царские сапоги», из выдвинувшихся по родственным связям с участниками дворцового переворота 1762 года («пошедший в гору» Троекуров). «Исторический» фон романа — изображение расслоения дворянства. Распря стариков внутри своего «сословия» определяет и позицию молодого героя Владимира Дубровского.

Центральный образ романа — генерал-аншеф Троекуров — является одной из наиболее законченных фигур помещиков-крепостников русской литературы. Пушкин сатирически клеймит в Троекурове черты представителя новой знати, рисуя его издевательства над учителями и крепостными, живущими хуже собак его псарни. Старый Дубровский непрактичен и неосмотрителен, но прям и независим («я не шут, а старинный дворянин»). Мстителем за понесенные им обиды выступает его сын. Располагая рядом подлинных документальных сведений о помещичьей тяжбе и о мести захудалого дворянина своему обидчику, Пушкин использовал юридический документ для своего романа в сатирических целях, «полагая, что всякому приятно будет увидать один из способов, коими на Руси можем мы лишиться имения, на владение коим имеем неоспоримое право» (VIII, 1, 167).

В первых планах романа дворовые люди сами убивали члена суда — заседателя — из чувства мести за своего барина, и только после начавшегося следствия Владимир заступался за них. Затем ночной пожар должен был происходить «от людей без участия Дубровского». Таким образом, Пушкин колебался в распределении активных ролей. Наконец, он выделил из толпы «людей», как мстителя, кузнеца Архипа, «убивающего суд». Этим существенно изменилась самая природа образа молодого Дубровского. Его социальный протест оказался мотивированным в романе более правдоподобно для дворянина — родовой местью. Так тончайшим образом отделял Пушкин в «разбойничьем» союзе Дубровского и его крестьян стимулы бунта дворянина от стимулов бунта крепостных.

Косвенными обидчиками Дубровских, так же как и крепостных, является «чернильное племя», подьячие, низкопоклонство, грубость, продажность, крючкотворство которых обличаются Пушкиным в ряде образов, сближающихся с образами «Истории села Горюхина». Они созданы не только в литературных традициях русской обличительной литературы: за ними подлинные взаимоотношения Пушкина с губернскими «приказными» и «стряпчими». Их воплощение — фигура Шабашкина, «стращающего и подкупающего судей», толкующего «вкривь и впрямь всевозможные указы».

Сатирически изображена и среда помещиков как захолустных (Глобова, Спицын), так и оторвавшихся от родной почвы (англоман князь Верейский).

Остановившись в «Истории села Горюхина» на изображении бунта крепостных «прадеда — тирана», Пушкин в «Дубровском» вновь изобразил бунт кистеневских крепостных, за которым чувствуются реальные события в бунтарской деревне деда Пушкина — Кистеневке.

Иным художественным методом, чем в «Истории села Горюхина», Пушкин продолжал все то же яркое изображение мира крепостных крестьян. В междоусобной распре своих господ крепостные отчетливо делятся на два враждебных лагеря, забывая о подлинно общих, единых своих интересах против всего угнетающего их барства. Но за крепостным миропониманием темной массы Пушкин выдвигает фигуры отдельных крепостных, в которых чувствуется свой голос. Такова фигура героя из народа — кузнеца Архипа, с его неизменно упорной формулой «как не так», обращенной не только против исправника, но и выражающей несогласие с попытками своего барина ограничить ярость крестьян. Архип — один из эпизодических, но своеобразно значительных реалистических образов Пушкина. Сжигая врагов — людей, он, с опасностью для собственной жизни, спасает из огня «божью тварь» — кошку. Рядом с ним Пушкин любовно зарисовывает и фигуры других крепостных — няню Дубровского и маленького крепостного спартанца Митю.

Вместе с тем в образах крестьян у Пушкина нет и тени фальшивой идеализации. Пушкин далек от изображения Архипа в качестве вождя бунта. В положение организатора бунта попадает Владимир Дубровский. Пушкин дает Владимира на фоне, овеянном «разбойничьей» романтикой Поволжья. Но и Владимир, чуждый кровным нуждам и интересам крепостных, не может быть истинным вождем. Именно он сплошь и рядом парализует бунтарские начинания крепостных и в конце концов покидает своих недавних товарищей и союзников.

Еще во время работы над «Дубровским» у Пушкина возникли два параллельных замысла — «История Пугачева» и «Капитанская дочка».

Характерная для Пушкина связь работы художника и историка сказалась здесь особенно ярко. Роман и «история» взаимно дополняют и поясняют друг друга. Начав в феврале — начале марта 1833 года знакомиться с архивными материалами о пугачевском движении, Пушкин уже 22 мая закончил первую черновую редакцию «Истории» и пришел к необходимости проверить исторические документы поездкою на места исторических событий. Между 2 и 23 сентября он объезжает Поволжье, Оренбург и Уральск, изучает данные местных архивов и с особенной страстностью собирает устные отголоски эпохи восстания. Он опрашивает стариков-пугачевцев, записывает фольклорные предания, поговорки, песни, опрашивает смотрителей, нищих, бывалых людей, жадно пытаясь найти и сохранить живые следы интересующей его эпохи. Это был новый метод проверки исторических документов, внесенный поэтом в русскую историческую науку.

Собранные материалы были обработаны Пушкиным в Болдине, где уже 2 ноября он заканчивал и предисловие к своему историческому труду. В январе — феврале 1834 года «История Пугачева» была процензурована Николаем I и допущена к печати. Вероятно, ходатаем за «Историю» перед царем был В. А. Жуковский. Николай I собственноручно изменил пушкинское заглавие «История Пугачева» на «Историю Пугачевского бунта». Отметки царя на рукописи направлены главным образом на те пушкинские формулировки, которые казались опасными для репутации церкви, армии и царской фамилии (упоминание о бежавших солдатах, о «роте, потерявшей свои пушки», и т. п.). Не входя в сущность содержания всей «Истории» и не поняв ее, император больше заботился о внешних моментах, шокировавших его (например, Пушкин не назвал Александра «императором», сказал о полковниках «стояли» вместо «находились» и т. п.). С другой стороны, подозрительным показалось то, что Пушкин назвал Пугачева в одном месте «бедным колодником», в другом «славным мятежником». По поводу поэтического предания о казачке Разиной, ищущей среди трупов сына, царь заметил: «... лучше выпустить, ибо связи нет с делом». Неприличным показалось и описание свидания академика Рычкова с пленным Пугачевым, приветливо пригласившим его обедать. Николай I почувствовал здесь проявление симпатии Пушкина к Пугачеву, и это место пришлось убрать. Во время печатания книги из предисловия было также изъято упоминание имени Вольтера.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46