1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46

А. С. Пушкин. Рисунок Ж. Вивьена (1827 г.).

В сентябре 1829 года Пушкин приехал в Москву, а в октябре, тотчас по приезде в Петербург, получил резкий выговор от Бенкендорфа за самовольное путешествие. А затем последовали новые знаки царского недовольства. В январе 1830 года Пушкин просит причислить его к миссии, посылаемой в Китай, или отпустить во Францию, — снова отказ, мотивированный тем, что состав миссии уже назначен, а поездка во Францию «запутала бы его дела» и «помешала бы его занятиям». Правительство, таким образом, входило даже в частные дела Пушкина. Фактически он лишен был права свободного передвижения, права поездок за границу. Всесторонняя мелочная опека сопровождалась постоянными выговорами: то за то, что был на балу у французского посла во фраке, а не в дворянском мундире (январь 1830 года), то за то, что уехал в Москву без предупреждения (март 1830 года). Пушкин в 1830 году писал с горечью Бенкендорфу. «Несмотря на четыре года уравновешенного поведения, я не приобрел доверия власти. С горестью вижу, что малейшие мои поступки вызывают подозрения и недоброжелательство» (XIV, 73, 403).

Как раз в это время, весной 1830 года, решался вопрос о женитьбе Пушкина на Наталье Николаевне Гончаровой, семнадцатилетней московской красавице, причем согласие родителей невесты было поставлено в зависимость от благоприятного разрешения вопроса об отношении к Пушкину правительства. Мать Натальи Николаевны опасалась выдать дочь за человека политически неблагонадежного. Кроме того, вставал вопрос и о материальном обеспечении будущей семьи. Это вынудило Пушкина обратиться к Николаю I с просьбой о своей политической реабилитации в глазах родителей невесты и о позволении на брак. Николай I воспользовался благоприятным случаем, чтобы окончательно, как он полагал, подчинить поэта «видам» правительства. Он выразил через посредство Бенкендорфа свое полное удовлетворение по поводу намерения Пушкина жениться, выдал ему своего рода свидетельство о политической благонадежности, удостоверив, наперекор истине, что он никогда не состоял под надзором полиции, но довольно прозрачно намекнул при этом, какие обязательства накладывает на него новая царская «милость». Бенкендорф писал по поручению Николая: «Его императорское величество с благосклонным удовлетворением принял известие о предстоящей вашей женитьбе и при этом изволил выразить надежду, что вы хорошо испытали себя перед тем, как предпринять этот шаг, и в своем сердце и характере нашли качества, необходимые для того, чтобы составить счастье женщины, особенно женщины столь достойной и привлекательной, как м-ль Гончарова» (Пушкин, XIV, 81, 408). Вместе с тем с целью материального обеспечения дано было, наконец, позволение напечатать «Бориса Годунова», который и вышел в начале 1831 года. Таким образом, под контроль правительства были поставлены самые интимные чувства и отношения поэта.

Все это поставило Пушкина в резкое, непримиримое противоречие с николаевской Россией, со всем ее укладом, с светским обществом. К политическим преследованиям, которым подвергался Пушкин после возвращения из ссылки, прибавлялась ожесточенная травля поэта реакционной критикой, которая отвергала, а зачастую грубо бранила его наиболее зрелые произведения («Полтаву», «Евгения Онегина» и другие), навязывая ему официозную мораль и «благонамеренные» темы. В ответ на враждебные нападки светской и журнальной черни Пушкин написал в 1827—1830 годах ряд стихотворений, в которых отстаивал независимость искусства от вкусов и требований «толпы» («Чернь»,1 «Поэт», «Поэту» и др.). В «Ответе анониму» Пушкин с горечью признавался:

Впоследствии, особенно в 50—60-х годах, консервативные литературные круги пытались тенденциозно использовать стихотворения «Чернь», «Поэту» и другие для обоснования реакционной антинародной теории «искусства для искусства». Но ни эти стихотворения, ни творчество Пушкина в целом не дают для этого никаких оснований. Поэзию, далекую от жизни, от интересов народа, он всегда отвергал. Точно так же он не соглашался признать какую бы то ни было ценность за произведениями поэтов, видевших цель искусства в формальной изощренности. И если Пушкин в сонете «Поэту» восклицал:

то этими словами он выражал свое презрение к «светской черни», а вовсе не преданность равнодушному к действительности «искусству для искусства». Выступая против реакционной тенденциозности литераторов, требовавших от поэтов восхваления гнусной николаевской действительности, он отказывался служить «толпе», «черни», т. е. правящей верхушке и царским холопам. Но все же Белинский был прав, когда он, вполне понимая полемическую заостренность стихотворения «Чернь» против враждебного Пушкину лагеря, в то же время осуждал способ доказательства своего права на свободу творчества путем пропаганды идеи гордой замкнутости в себе самом. Слова о том, что поэты рождены «не для житейского волненья», опровергались самим же Пушкиным. Характерно, что к середине 20-х годов относятся страстные поэтические декларации Пушкина о высокой гражданской роли поэта: в 1826 году написан «Пророк», несколько ранее «О муза пламенной сатиры» — стихотворение, выражающее непреклонную верность традициям социального обличения.

В тяжелой террористической обстановке последекабрьских лет Пушкин не оставлял мысли о путях организации общественного мнения.

Пушкин давно стремился к журнальной деятельности. После возвращения из ссылки он предлагал Вяземскому объединиться с ним, «завладеть» каким-нибудь журналом «и царствовать самовластно и единовластно». В Москве Пушкин сблизился было с кружком молодых любомудров во главе с Д. В. Веневитиновым, Иваном Киреевским и С. П. Шевыревым. В 1827 году стал выходить орган этой группы — «Московский вестник», редактирование которого было поручено М. П. Погодину. Предполагалось, что Пушкин будет играть в журнале руководящую роль. Однако скоро обнаружились принципиальные идейные расхождения между ним и большинством сотрудников. Пушкин с его ясным, положительным умом, твердо-стоявший на реалистических позициях, не мог мириться с шеллинговской метафизикой и ненавистным ему с ранних лет мистицизмом. Немецкой метафизике Пушкин противопоставлял положительную науку и реальные политические вопросы. После выхода первых номеров журнала Пушкин писал Дельвигу: «Ты пеняешь мне за Московский вестник — и за немецкую метафизику. Бог видит, как я ненавижу и презираю ее; да что делать? собрались ребяты теплые, упрямые; поп свое, а чорт свое. Я говорю: Господа, охота вам из пустого в порожнее переливать... Московский вестник сидит в яме и спрашивает: веревка вещь какая? (Впрочем, на этот метафизический вопрос можно бы и отвечать, да NB1). А время вещь такая, которую с никаким Вестником не стану я терять» (XIII, 320). «Московский вестник» выходил до 1830 года, но Пушкин активного участия в нем не принимал: ему были чужды не только теоретико-эстетические позиции этой группы, но и ее аристократические тенденции, направленные против демократизации литературы.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46